ЛЕВИТАН

Исаак Ильич Левитан (18 августа 1860 – 22 июля 1900)

Исаак Ильич Левитан родился в посаде Кибарты Мариампольского уезда, Августовской губернии (с 1866 года – Сувалкской губернии), в образованной обедневшей еврейской семье.

Отец Илья (Эльяшив-Лейб) Абрамович Левитан (1827 – 1877) происходил из раввинской семьи местечка Кайданова, примечательного сосуществованием еврейской и шотландской общин в Литве. Эльяш учился в ешиве в Вильне. Занимаясь самообразованием, самостоятельно овладел французским и немецким языками. В Ковно он преподавал эти языки, а затем работал переводчиком во время постройки железнодорожного моста, которую вела французская компания.

Отец художника – Илья Абрамович Левитан – был сыном раввина и одно время учился в иешиве, но затем, под влиянием просветительских и ассимиляционных течений, типичных для населения тех мест в «эпоху реформ» (хаскалы), отказался от пути религиозного служения. В конце 1870 г. он перевез всю семью на постоянное место жительство в Москву, полагая, что этим он поправит свои финансовые дела и даст четырем своим детям возможность получить светское образование. О семье Исаака, о его детских годах сведения очень скудны, мало что известно и о жизни двух его сестер – Терезы и Эммы, с которыми он был особенно близок. Об этом периоде не любил говорить ни сам Исаак, ни его старший брат Авель (Адольф, как он называл сам себя).

После переезда в Москву семья жила очень бедно. Источником заработка были частные уроки французского, которые давал отец. Но, несмотря на скудность средств, дом был наполнен благоприятной атмосферой для духовного развития детей, причем отец сам вел обучение своих детей.

Тринадцати лет Исаак, вслед за старшим братом Авелем, поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества (МУВЗЖ). Его преподавателем первоначально был В. Г. Перов, к тому времени уже известный мастер живописи. Испытывая постоянную нужду, голод, часто оставаясь без крова, он упорно учился и в сентябре 1876 г. попал в пейзажную мастерскую А. К. Саврасова, общение с которым стало определяющим в выборе дальнейшего пути живописца. Саврасова сменил В. Д. Поленов, закончивший формирование Исаака как художника-пейзажиста. Среди его соучеников по пейзажной мастерской были К. А. Коровин, М. В. Нестеров, Н. А. Касаткин, В. В. Переплетчиков.

 

 

После смерти родителей Исаака – мать умерла в 1875, а отец в 1877 году – дети остались без какой-либо материальной поддержки, без крыши над головой. Зачастую юноше некуда было идти: сестры жили у чужих людей, а старший брат Адольф часто и сам не знал, где найдет ночлег.

Вскоре Исаака исключили из училища за неуплату очередного взноса за занятия. Но друзья-студенты собрали необходимую сумму, внесли деньги в канцелярию, и Левитан возвратился к занятиям. А вскоре Совет преподавателей училища постановил освободить от платы за учение воспитанника Левитана, как «оказавшего большие успехи в искусстве», и назначить ему небольшую стипендию.

Но нищие и бездомные ученические годы стали и временем, когда юноша познал чувство бескорыстной дружбы, внимания и понимания со стороны друзей-соучеников, социальное происхождение и общественное положение которых во время открытого государственного гонения на евреев, казалось бы, не должно было вызывать сочувствие к нему. В числе его близких друзей был сын уфимского купца Михаил Нестеров, сын разорившегося таганрогского купца Николай Чехов, сын московского купца Василий Переплетчиков, сын Петербургского инженера Федор (Франц) Шехтель.

Одним из таких близких друзей-соучеников были братья Коровины, Сергей и Константин – внуки купца-старообрядца, создавшего на Рогожской улице в Москве ямщицкий извоз.

После перехода в пейзажную мастерскую Саврасова, Исаак и Константин несколько лет подряд бродили по окрестностям Москвы: снимали комнаты в Останкино, в Медведкове, работали на этюдах в Саввинской слободе под Звенигородом.

Из воспоминаний К. Коровина:

Левитан, придя ко мне, остался ночевать у нас. Мой брат Сергей постелил ему постель, положив матрац на соединенные стулья. Ложась спать, Левитан не снял синюю суконную курточку, застегнутую до горла. Я видел, что у него не было рубашки. Я снял шерстяную блузу, и мне было неловко, что у меня есть рубашка. — А что это висит у тебя на стене? Ружье? — спросил Левитан. — Ружье и патронташ. Я охотник, — ответил я. — Охотник, это интересно должно быть. Я когда получу деньги за уроки, то куплю ружье и пойдем на охоту, да… — Пойдемте, — обрадовался я. — Пойдемте в Перервы. Там убьем зайца. — Зайца? — повторил Левитан испуганно. — Это невозможно, это преступление. Он хочет жить, он любит свой лес. Любит, наверное, иней, эти узоры зимы, где он прячется в пурге, в жути ночи… Он чувствует настроение, у него враги… Как трудно жить и зачем это так?.. Я тоже заяц, — вдруг улыбнувшись, сказал Левитан, — и я восхищен лесом и почему-то хочу, чтобы и другие восхищались им так же, как и я… Эти последние лучи — печаль и тайная тоска души — особенная, как бы отрадная… Неужели этот обман и есть подлинное чувство жизни? Да, и жизнь и смерть — обман… Зачем это, как странно…

Под влиянием Кости, Исаак приобщился к охоте и даже на один из редких заработков за преподавание купил ружье. Но больше всего он увлекался поэзией камерных уголков леса или ночного освещения деревенских окраин. В конце 70-х гг. у Левитана уже возникает свое особое ощущение пейзажа как «пейзажа настроения», в котором облик и состояние природы одухотворяется и становится носителем состояния человеческой души, отражением настроения человека.

Первой его работой, привлекшей к себе внимание, стал экспонировавшийся на ученической выставке 1877 г. пейзаж «Вид Симонова монастыря» (местонахождение картины неизвестно). За эту работу Левитану была присвоена премия генерал-губернатора Москвы кн. В. А. Долгорукова – сумма небольшая (100 рублей), но для Исаака существенная: он был по-прежнему нищ и бездомен.

На эту нищету в 1879 г. наложилось и политическое бесправие московских евреев. После покушения народовольца А. К. Соловьева на императора Александра II, евреев принудительно выселяли из Москвы. Исаак, вместе с сестрой, её мужем и братом Авелем, оказался в дачном поселке Салтыковка, в нескольких десятках километров от Москвы. Благодаря хлопотам своих друзей – Третьякова, Нестерова, Чехова – Левитану удалось получить разрешение на проживание в Москве. 

В 1880-е Левитан сотрудничает с журналами «Москва», «Радуга», «Волна», исполняя рисунки и литографии. Выполнил четыре иллюстрации для путеводителя «Кремль в Москве», изданного по инициативе генерал-майора М. П. Фабрициуса. В эти же годы он снимает комнату в «восточных номерах» (Садово-Спасская, на месте дома № 12) вместе с Н. П. Чеховым.

Позже он снимает комнату у вдовы Реддер в Уланском переулке, затем переезжает в меблированные комнаты Лихачева на Пречистенке. Начинает посещать рисовальные собрания в доме С. И. Мамонтова на Садовой и в его имении Абрамцево. Принимает участие в создании Русской частной оперы, работает в декорационных мастерских театра Мамонтова (1885—1886). Вместе с Н. П. Чеховым и В. А. Симовым участвует в создании декораций к спектаклю «Русалка» А. С. Даргомыжского, «Фауст» Ш. Гуно, «Жизнь за царя» М. И. Глинки, «Снегурочка» Н. А. Римского-Корсакова.

Летом уезжает в деревню Максимовку, расположенную неподалеку от имения Киселевых Бабкино под Воскресенском (ныне город Истра), где в течение лета живет семейство Чеховых. Вскоре переселяется к ним, отвлекается на охоту, рыбалку, костюмированные балы и забавы, но при этом неустанно работает в устроенной из хозяйственного помещения мастерской, прозванной «курятником». Пишет окрестности Бабкина, в том числе картину «Река Истра» (находится в собрании ялтинского Дома-музея А. П. Чехова). 

В 1889 году Сергей Тимофеевич Морозов передал своему другу Левитану вначале мастерскую, а позже – и весь флигель, что дало возможность художнику до конца своей жизни не заботиться более ни о жилье, ни о мастерской. По воспоминаниям современников, у дома росли большие кусты сирени, внизу находились жилые комнаты, полы в которых были затянуты серым сукном, а наверху, куда вела витая лестница, – просторная, с верхним светом и окнами на север, мастерская, занимавшая весь верх флигеля. Среди мольбертов и картин стояло несколько кресел, пианино, фисгармония. Исаак свободно покидал на месяцы свой флигель и так же свободно возвращался, он мог без каких-либо ограничений принимать своих друзей и почитателей. Исаак Ильич Левитан получил эту мастерскую от семьи купцов Морозовых в безвозмездное пользование. И до 1900 года, до кончины великого живописца, для нищего, больного Левитана – это был единственный его кров, здесь прекратились его беды, скитания, и раскрылся его Гений, здесь он познал радость преподавания. 

Такой мастерской позавидовали бы почти все московские художники. Помещалась она в двухэтажном отдельном домике с фронтоном в русском стиле в глубине Морозовского обширного владения. Высота такая, что можно было писать картины чуть ли не в два человеческих роста. Что такое мастерская для художника? Мастерская для художника – это всё. А у Левитана, благодаря Морозову, она была прекрасной и с прекрасной квартирой при ней. Морозов строил её, по-видимому, советуясь с Поленовым: собственно мастерская и внизу квартира со всеми удобствами. В столовой у Левитана висели этюды Поленова, Остроухова, Светославского, Коровина.

Большую роль в упрочении положения Левитана сыграл демонстративно выставленный на выставке 1893 г. в Петербурге замечательный портрет живописца, исполненный в том же году В. А. Серовым в Доме-Мастерской.

Не был лишним также и визит великого князя С. А. Романова с Елизаветой Фёдоровной в мастерскую художника.

Однако обострение туберкулеза вызвало необходимость отъезда за границу, и Левитан направляется сначала во Францию, а затем в Италию. Особенно большое впечатление на него произвел Париж, где художник задержался, чтобы не торопясь осмотреть открывшиеся там выставки картин.

Друзья добились для него удостоверения Училища (МУЗВЖ), которое помогло ему получить разрешение на право жительства в Москве. Исаак вернулся к учебе. На вырученные от продажи своей картины 40 рублей он снял комнату. И хотя денег оставалось немного, но Левитан был полон самых светлых надежд и, несмотря ни на что, вдохновенно работал, сумев показать на ученической выставке 1880 г. картину «Осенний день. Сокольники» (1879, ГТГ). Кстати, фигуру женщины написал его давний друг по Училищу Николай Чехов, брат писателя. Картина была замечена зрителями и получила, пожалуй, высшую из возможных в то время оценок – была приобретена Павлом Третьяковым для его знаменитой галереи. Впоследствии он уже не выпускал Левитана из поля зрения, и редкий год не приобретал у него новых работ для своего собрания.

Николай Чехов был одним из первых таганрогских Чеховых, появившихся в Москве, став в 1875 г. учеником В. Перова по классу натурной живописи в МУЖВЗ. Талантливый художник и музыкант, человек открытой души Николай легко и быстро сдружился с Левитаном, Коровиным и Шехтелем. Одно время он даже жил вместе с Исааком в меблированных комнатах на Садово-Спасской ул. В этих номерах и состоялось в 1880 г. знакомство Левитана с Антоном Чеховым. Эта встреча стала прологом их последующей двадцатилетней дружбы, очень близких доверительных отношений художника слова и живописца. Левитан буквально вошел в семью Антона Павловича, общение с которой стало существенной частью его жизни.

23 февраля 1884 г. произошло весьма важное для Левитана событие – общее собрание Товарищества передвижных художественных выставок (ТПХВ) приняло его в число своих экспонентов. С этого момента Левитан – уже сложившийся живописец, увлеченный творческой работой, – прекратил полностью посещение классов Училища, за что вскоре, в 1885 г., был отчислен из Училища, даже не получив звания «классного художника» – ему дали диплом учителя рисования! (Только через 13 лет, уже, будучи академиком Академии художеств, он вернется в училище и возглавит его пейзажный класс.)

Лето 1884 г. Левитан традиционно провел в Подмосковье в поисках притягательных пейзажей. На этот раз, он, вместе с другом-пейзажистом Василием Переплетчиковым (1863-1918), был в Саввинской слободе, под Звенигородом. Сделанные им в то лето пейзажи, такие как «Мостик. Саввинская слобода» или «Саввинская слобода» (обе – в ГТГ), войдут позже в перечень его лучших работ.

В 1885 – 86 гг., в поисках заработка, Исаак с благодарностью принял предложение В. Д. Поленова поработать, вместе с К. А. Коровиным, декораторами в Частной опере Саввы Мамонтова – железнодорожного магната, мецената, человека большого размаха и с прекрасным художественным чутьем. Корифеем русской сценографии, как его друг К. А. Коровин, Левитан не стал: для него театр был лишь эпизодом, не более того. Но это было и время его вхождения в мамонтовский круг художников, с некоторыми из которых – с В. Серовым и И. Остроуховым – он дружил до конца своих дней.

В 1886 – 1889 гг. Левитан жил в Москве, в номерах гостиницы «Англия» на Тверской улице. Он прижился здесь, стал оставлять комнату за собой на лето, хотя временами голодал и расплачивался за жилье этюдами. По вечерам в этом номере частенько собирались его друзья, в том числе Антон и Михаил Чеховы.

В августе 1886 г. они ввели своего друга Исаака в дом четы Кувшинниковых: хозяин, Дмитрий Павлович, был полицейским врачом, а его жена Софья – художница, светская дама, организовавшая модный салон в своей небольшой казенной квартире под пожарной каланчой Мясницкой полицейской части. Три лета подряд провел Левитан близ Чеховых, в имении Бабкино, но рядом с ним уже была Софья Кувшинникова – его ученица и верный друг. 

В скромной казенной квартире, находящейся под самой каланчой одной из московских пожарных команд, она устроила литературный и художественный салон, довольно популярный в Москве в 1880—1890 годах. Сюда по вечерам съезжались очень интересные люди. Часто бывали А. П. Чехов и его брат Михаил Павлович, писатели Е. П. Гославский, С. С. Голоушев (С. Глаголь), Т. Л. Щепкина-Куперник, артисты М. Н. Ермолова, А. П. Ленский, Л. Н. Ленская, А. И. Сумбатов-Южин, Е. Д. Турчанинова, К. С. Лощинский (Шиловский), Л. Д. Донской, композитор Ю. С. Сахновский. Из художников — А. С. Степанов, Н. В. Досекин, Ф. И. Рерберг, А. Л. Ржевская, Д. А. Щербиновский, М. О. Микешин… Живописец А. А. Волков вспоминал, что «когда приезжал в Москву И. Е. Репин, то непременно посещал салон Кувшинниковой».

Исааку Ильичу, обожавшему музыку, особенно полюбились часы, когда Кувшинникова играла на фортепиано; иногда он писал картины при таком музыкальном сопровождении. А она… Несмотря на разницу в возрасте и положении (Левитану в то время было двадцать восемь), Софья Петровна открыто бросала вызов всему обществу, связывая себя с художником. Вместе с тем даже недоброжелатели отмечали, что смелость и резкость суждений уживались в этой женщине со старомодной изысканностью манер, простотой и естественностью в обращении с людьми, готовностью быть чем-нибудь полезной, о ком-то заботиться. Деятельная и энергичная, она окружила художника любовью и заботой. «В Кувшинниковой имелось много такого, что могло нравиться и увлекать, — считала О. Л. Книппер-Чехова. — Можно вполне понять, почему увлекся ею Левитан».

В эти же годы состоялись и поездки Левитана на Волгу. Среди работ волжского цикла, представленных на XVII выставке ТПХВ в Москве, были широко ныне известные: «Золотая осень. Слободка» (1889, ГРМ). «Вечер. Золотой Плес» (1889, ГТГ), «После дождя. Плес» (1889, ГТГ). К этому времени Левитан становится первым пейзажистом России и регулярным участником выставок передвижников, а с 1891 г. – полноправный член ТПХВ.

 

О впечатлении, которое производили картины Левитана на современников, очень точно написал академик И. Э. Грабарь – в те годы начинающий художник и искусствовед: «…Мы с нетерпением ждали некогда открытия Передвижной выставки, и жадно искали уголка с его новыми картинами. Каждая из них была для нас новым откровением, ни с чем не сравнимым наслаждением и радостью. Они вселяли бодрость и веру в нас, они заражали и поднимали. Хотелось жить и работать».

Из статьи Григория Бокмана и Леонида Юниверга

* * *

МАСТЕРСКАЯ

1889 году Сергей Тимофеевич Морозов передал своему другу Левитану вначале мастерскую, а позже – и весь флигель, что дало возможность художнику до конца своей жизни не заботиться более ни о жилье, ни о мастерской.

По воспоминаниям современников, у дома росли большие кусты сирени, внизу находились жилые комнаты, полы в которых были затянуты серым сукном, а наверху, куда вела витая лестница, – просторная, с верхним светом и окнами на север, мастерская, занимавшая весь верх флигеля. Среди мольбертов и картин стояло несколько кресел, пианино, фисгармония.

Исаак свободно покидал на месяцы свой флигель и так же свободно возвращался, он мог без каких-либо ограничений принимать своих друзей и почитателей. Такой мастерской позавидовали бы почти все московские художники. Помещалась она в двухэтажном отдельном домике с фронтоном в русском стиле в глубине Морозовского обширного владения. Высота такая, что можно было писать картины чуть ли не в два человеческих роста. Что такое мастерская для художника? Мастерская для художника – это всё. А у Левитана, благодаря Морозову, она была прекрасной и с прекрасной квартирой при ней. Морозов строил её, по-видимому, советуясь с Поленовым: собственно мастерская и внизу квартира со всеми удобствами. В столовой у Левитана висели этюды Поленова, Остроухова, Светославского, Коровина.

 

Исаак Ильич Левитан получил эту мастерскую от семьи купцов Морозовых в безвозмездное пользование. И до 1900 года, до кончины великого живописца, для нищего, больного Левитана – это был единственный его кров, здесь прекратились его беды, скитания, и раскрылся его Гений, здесь он познал радость преподавания. Если бы не Морозовы и не этот Дом, мир никогда не открыл бы для себя Россию – нежную, щемящую, прозрачную, левитановскую.

Здесь он создал картины: «На севере», «Тишина», «Дорожка», «Буря. Дождь», «Солнечный день», «Сумерки», «Изба», «Озеро», «Стога», «Летний вечер». В гении Левитана открывались новые и новые стороны.

Работал Исаак Ильич ежедневно. Никогда не пропускал светлых утренних часов, запираясь в мастерской от друзей и приятелей-художников. Маленькие левитановские кисти бездействовали во время сердечных припадков Исаака Ильича, часто укладывавших его в постель. Да еще семейные неурядицы, острые и яростные чувства вторгались в работу, ломая заведенный порядок жизни. Здоровый Левитан трудился с редким напряжением. Так течет большая река в равнине. Во внешнем спокойствии творческих часов художника не было самолюбования, каменной уверенности в себе. Он постоянно искал новых форм выражения, пробовал одни, бросал, возвращался к ним вновь, находил другие. Картины стояли на мольбертах годами, дожидаясь последнего мазка. «Они «доспевают» сами», – говорил шутливо Исаак Ильич, показывая их посетителям мастерской. Только ранние свои вещи – «После дождя», и «Вечер. Золотой Плес» – Левитан написал в один день.

После утренней работы Исаак Ильич отправлялся на прогулку, уходил далеко, долго блуждал в одиночестве по Москве, навещал приятелей и возвращался к позднему обеду. Левитан даже охотничий костюм носил с изяществом, пригнанный, опрятный от белого отложного воротничка на куртке до русских сапог с голенищами за колено. По Москве шел он своеобразной стремительной своей походкой, нарядный, в безукоризненно сшитом пальто у лучшего столичного портного, высокий, стройный, опираясь на прочную трость. Таким его, в движении, красивым щеголем, изобразил на портрете Валентин Серов. Левитана узнавали на улицах неизвестные ему люди и оглядывались вслед.

Иногда по вечерам в мастерской Исаака Ильича собирались близкие ему художники, бывшие школьные товарищи, поклонники хозяина, артисты, артистки, музыканты. Бывали здесь Чеховы, Коровины, Нестеров, Переплетчиков, Аладжалов, Голоушев, Степанов. Неизменно на этих вечерах было много музыки, пения, страстных споров, шума и смеха. Гости расходились по домам за полночь.

Известность Левитана росла с каждым годом. Она перешагнула за рубеж. На международном мюнхенском Secession’e Исаака Ильича избрали в действительные члены Мюнхенского общества. Это звание считалось очень почетным, и его редко присуждали русским художникам. На международной парижской выставке французское правительство для национальных музеев приобрело две вещи Левитана. Однажды, роясь в своих бумагах, Исаак Ильич наткнулся на пожелтевший диплом учителя рисования, с которым когда-то изгнали художника из Школы живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой. Левитан весело улыбнулся. Теперь Левитан руководил там пейзажной мастерской. Наконец он получил «высший чин по художеству», как, смеясь, говорил поздравлявшим его друзьям. Исаака Ильича избрали академиком. Все казалось внешне благополучным.

Но застарелая болезнь сердца шла как бы вместе с возрастающими успехами художника, ложась черной тенью на пути его. Болезнь настигала внезапно, принося нестерпимые боли. Исаак Ильич кричал, все средства утишить боль не помогали, пока она сама не оставляла его. На беду он где-то заразился брюшным тифом. Страшная болезнь, перенесенная им во второй раз, ускорила неизбежную развязку. Левитан неотвязно думал о приближающемся конце. Он теперь знал только два состояния: страстную, неутомимую, лихорадочную работу и мучительную смертельную тоску. Болезнь отняла у него многие радости жизни. <..>

Смерть застала Исаака Ильича за неоконченной картиной «Уборка сена». Он писал одну из самых своих светлых, жизнерадостных и солнечных вещей в самый канун преждевременной развязки. Через месяц после встречи с Нестеровым Левитан поехал в Химки со своей пейзажной мастерской, как когда-то ездил туда же с ним, молодым и юным пейзажистом, Саврасов. В Химках Левитан простудился. Болезнь свалила его и не дала больше подняться. Среди консилиума врачей был Антон Павлович Чехов.

Великий русский пейзажист умер 22 июля 1900 года.

… В тот год стояло удивительное лето. Сирень цвела два раза. Умирающий Левитан застал начало второго цветения. Окна мастерской и жилых комнат были настежь. В тяжелых и душных июльских сумерках лиловые и белые цветы свисали почти до самых подоконников. Левитан с усилием поднимал голову с подушки, тянулся к окнам и, лежа на боку, не отрываясь смотрел на свои любимые цветущие кусты…

* * *

После смерти знаменитого брата в 1900 году Адольф вступает в права наследства. Разбирает оставшиеся картины, наброски, рисунки, делая на них пометки, разыскивает неизвестные ему работы великого мастера, продает часть этюдов. Владельцы картин прославленного пейзажиста вспоминают, что некоторые этюды в их коллекциях покупались уже после смерти художника у его брата.

Ю. С. Стрельникова отмечает:

А. П. Ланговой пишет: «… добавлю, что уже после смерти художника я приобрел у брата его хороший этюд, подписанный «Альпы», и четыре маленьких этюда, неподписанных…». Эта новая социальная роль Левитана-старшего, по всей вероятности, пришлась многим не по нраву.

В. П. Лобойков пишет к Остроухову в 1901 году, справляясь о картинах для выставки: «В числе Левитановских картин на выставке, что были в Париже, есть одна помеченная в списке у Вас «собственность автора» – это «Весна» в 700 р. Куда ее послать? Я полагаю, что Вам. Но тут-то у нас торчит брат Левитана, который теперь имеет вид собственника оставшихся после худ. Левитана картин». Сейчас трудно сказать, в какой степени такое мнение было спровоцировано самим Адольфом, но, по всей видимости, его сильно недолюбливали. Из письма Н.К. Касаткина к И.С. Остроухову от 10 августа 1900 года: «Ад. Ил. Левитан был у меня – он желает иметь просто прикащика, который все должен делать за него». Что конкретно имелось в виду, непонятно, однако сам тон письма дает четкое представление о явном неприятии по отношению к Левитану-старшему. Тот же Касаткин пишет Н.Н. Дубовскому 6 декабря 1900 года: «Сегодня, идя в больницу, встретил Адольфа Левитана, передал ему ваше поручение. Он сказал, что на «Передвижной» ничего выставлять не будет из вещей брата и ищет картины, какие не знает». Вероятно, то, что Адольф Ильич по праву брата распоряжался наследием великого художника, вызывало ярко негативное отношение в художественных кругах.

В 1901 году Серов пишет портрет Исаака Левитана, сам автор признавался, что позировал ему очень похожий на брата Адольф.

Липкин вспоминает, что для ученической выставки памяти Левитана Серов дал «свой известный рисунок Левитана в шапке и пальто, очевидно, сделанный нарочно для нашей выставки… сказав при этом… «…как портрет?» Я замялся. Портрет мне казался не очень похожим, а лгать Серову не хотелось. Он меня сразу понял и нисколько не обиделся. «Да, – сказал он, качнув головой… – не умею писать без натуры. Шапка и пальто левитановские, а остальное – нет». Я сказал, что в самой позе есть что-то от Левитана, его движение. «Пожалуй, это есть, – согласился Серов, – а голова не вышла, писал с Адольфа и фотографии, не получилось, без натуры не умею», – еще раз повторил он».

Михаил Васильевич Нестеров писал: 

Мои воспоминания о нем идут с давно минувших лет.

Первая встреча наша, первое знакомство, а потом и близость произошли шестьдесят с лишком лет назад в Московском Училище живописи и ваяния. Много, много воды утекло с тех пор, но Левитан стоит передо мной, как будто бы я только расстался с ним. Школьная пора, ученические выставки, потом годы нашего «передвижничества» и, наконец, совместное наше участие на выставках «Мира искусства» первого периода этих выставок. Вот какие «этапы» пройдены нами вместе.

Путь наш шел одной большой дорогой, но разными тропами. Была весна нашей жизни, мне было шестнадцать, Левитану семнадцать лет. Московская школа живописи переживала лучшую свою пору. Яркая, страстная личность Перова налагала свой резкий отпечаток на жизнь нашей школы, ее пульс бился ускоренно. В те годы в школе вместе с Перовым работали большие дарования. В числе наших учителей был знаменитый «рисовальщик» Евграф Сорокин, академическая программа которого «Ян Усмович» (ее очень недостает в Русском музее) давала повод А. А. Иванову ожидать от Сорокина первоклассного мастера. В фигурном классе был Прянишников, в пейзажной мастерской Саврасов и др. Тогда у Перова зародилась мысль об ученической выставке, а в Петербурге Крамской и еще полные сил передвижники призывали художников послужить родному искусству. Я узнал Левитана юношей, каким тогда был и сам. На редкость красивый, изящный мальчик еврей был похож на тех мальчиков итальянцев, кои, бывало, с алым цветком в кудрявых волосах встречали «форестьери» на старой Санта Лючия Неаполя или на площадях Флоренции, где-нибудь у Санта Мария Новелла.

Юный Левитан обращал на себя внимание и тем, что тогда уже слыл в школе за «талант». Одетый донельзя скромно, в какой-то клетчатый поношенный пиджак, коротенькие штанишки, он терпеливо ждал, когда более удачливые товарищи, насытясь у «Моисеича», расходились по классам; тогда и Левитан застенчиво подходил к «Моисеичу», чтобы попросить доброго старика подождать старый долг (копеек 30) и дать ему вновь пеклеванник с колбасой и стакан молока. В то время это был его и обед и ужин. Левитан сильно нуждался, про него ходило в школе много полуфантастических рассказов. Говорили о его большом даровании и о великой его нужде. Сказывали, что он не имел иногда и ночлега. Бывали случаи, когда Исаак Левитан после вечерних классов незаметно исчезал, прятался в верхнем этаже огромного старого дома Юшкова, где когда-то, при Александре I, собирались масоны, а позднее этот дом смущал московских обывателей «страшными привидениями». Вот здесь-то юный Левитан, выждав последний обход опустелого училища солдатом Землянкиным прозванным «Нечистая сила», оставался один коротать ночь в тепле, оставался долгий зимний вечер и долгую ночь с тем, чтобы утром, натощак, начать день мечтами о нежно любимой природе.

Проходило много дней и ночей; страх, горе, обиды сменялись восторгом и радостью. Талант в самом деликатном возрасте своем встретился с жестокой нуждой. Бедность – спутница больших истинных дарований… А дарование Левитана было несомненным, в этом нам служит порукой его наследство, все то, что он оставил своей родине, что хранится в наших музеях, все дивные ландшафты, проникнутые то тоской-печалью, то лучом радостной надежды и солнцем… Правда, солнце не часто светит на его картинах, но если светит, то и греет и дает отраду усталому сердцу. Завязалась борьба на долгие годы: победителем вышел талант — нужда, зависть, недоброжелательство отступили, но увы – враг более сильный, мрачный подстерег и убил его.

В школьные годы Левитан числился и работал в так называемой «саврасовской» мастерской. Там работал ряд даровитых учеников. Их объединял умный, даровитый, позднее погибший от несчастной своей страсти к вину Алексей Кондратьевич Саврасов, автор прославленной картины «Грачи прилетели». Надежды всей школы были обращены на пылкого, немного Дон-Кихота, Сергея Коровина и юных Костю Коровина и Исаака Левитана. Мастерская Саврасова была окружена особой таинственностью, там «священнодействовали», там уже писали картины, о чем шла глухая молва среди непосвященных. Саврасовская мастерская должна была поддержать славу первой ученической выставки. Левитану давалось все легко, тем не менее работал он упорно, с большой выдержкой. Как-то он пришел к нам в натурный класс и написал не обязательный для пейзажистов этюд голого тела, написал совершенно по-своему в два-три дня, хотя на Это полагался месяц. Вообще Левитан работал быстро, скоро усваивая то, на что другие тратили немало усилий. Первая ученическая выставка показала, что таится в красивом юноше. Его неоконченный «Симонов монастырь», взятый с противоположного берега Москва-реки, приняли как некое откровение. Тихий покой летнего вечера был передан молодым собратом нашим прекрасно. К. Коровин поставил осенний пейзаж, давший тогда уже право ждать, что «Костя» будет отличным живописцем.

На одной из последующих ученических выставок И. М. Третьяков приобрел в галерею небольшую картинку Левитана «Просека», где идущую по дороге женскую фигуру приписал его приятель, наш общий товарищ Николай Павлович Чехов, браг Антона Павловича. Подобные случаи сотрудничества художников в те времена бывали нередко: сказывали, что пейзажные фоны на «Охотниках на привале» и «Птицелове» Перова написаны были Саврасовым, а медведи на шишкинском «Утре в сосновом лесу» Савицким, на марине же Айвазовского Пушкин приписан Репиным.

Успех Левитана на ученических выставках принес ему немало огорчений: не только «Сальери», но и «Моцарты» тех дней, да и поздней, не свободны были от чувства зависти к большому таланту молодого собрата. <..>

Помню я зимнюю ночь, большой, как бы приплюснутый номер в три окна на улицу — с неизбежной перегородкой. Тускло горит лампа, два-три мольберта с начатыми картинами, от них ползут тени по стенам, громоздятся к потолку… За перегородкой изредка тихо стонет больной. Час поздний. Заходят проведать больного приятели. Они по очереди дежурят у него. Как-то в такой поздний час зашел проведать Левитана молодой, только что кончивший курс врач, похожий на Антона Рубинштейна. Врач этот был Антон Павлович Чехов… Левитан поправился, и чуть ли не в эту же весну он уехал в Крым; был очарован красотами южной природы, морем, цветущим миндалем. Элегические мотивы древней Тавриды с ее опаловым морем, задумчивыми кипарисами, с мягким очертанием гор как нельзя больше соответствовали нежной, меланхолической натуре художника. <..>

Счастье становилось на его сторону, ибо он был признанный мастер; имел удобную, с верхним светом мастерскую, построенную одним из Морозовых для себя и уступленную Левитану. В этой мастерской были написаны почти все лучшие картины художника, потом составившие его славу.

Н. П. Чехов. Больной Левитан. 1885

В этой мастерской одно лишь огорчало Исаака Ильича: его картины, попадая в случайные, часто худшие условия выставочных зал, в них проигрывали, и невольно вспоминался спартанец Суриков, написавший своих «Стрельцов», по словам Стасова, «под диваном». Перед нами Левитан, признанный, любимый. С него пишет прекрасный, очень похожий портрет Серов, лепит тогда молодой скульптор Трубецкой статуэтку, и все же Левитана надо назвать «удачливым неудачником». Что тому причиной? Его ли темперамент, романтическая натура или что еще, но художник достиг вершины славы именно в гот час, когда незаметно подкралась к нему тяжелая болезнь (аневризм сердца). Известный тогда врач проф. Остроумов не скрыл от Исаака Ильича опасности для его жизни. И потянулись дни, месяцы в постоянной тревоге, переходы от надежды к отчаянью. Последние годы – два-три – Левитан работал под явной угрозой смерти, вызывавшей в нем то упадок духа, то страстный небывалый подъем творческих сил.

Натура Левитана, страстная, кипучая, его темперамент мало способствовали тому, чтобы парализовать болезнь, чтобы можно было оттянуть развязку. Левитан и шел к этой развязке неуклонно… Предчувствие неминуемого конца заставляло его спешить жить, работать — и он жил и работал со всем свойственным ему увлечением. Он спешил насладиться жизнью, ему так скупо отпущенной, спешил налюбоваться красотами природы, такой непоказной у нас, но полной сокровенных тайн, доступных лишь тем немногим избранникам, к коим принадлежал Левитан. Так подходила к своему закату жизнь славного художника. Эта жизнь прошла почти вся на моих глазах. Красивый, талантливый юноша, потом нарядный, интересный внешне и внутренне человек, знавший цену красоте, понимавший в ней толк, плененный сам и пленявший ею нас в своих произведениях. Появление его вносило аромат прекрасного, он носил его в себе. И женщины, более чуткие к красоте, не были равнодушны к этому «удачливому неудачнику». Ибо что могло быть более печальным – иметь чудный дар передавать своею кистью самые неуловимые красоты природы и в самый расцвет своего таланта очутиться на грани жизни и смерти. Левитан это чувствовал и всем существом своим судорожно цеплялся за жизнь, а она быстро уходила от него. 

Последнее мое свидание с Исааком Ильичом было весной 1900 года, месяца за два-три до его смерти. Как всегда, попав в Москву, я зашел к нему. Он чувствовал себя бодрее, мы говорили о делах искусства, о передвижниках и о «мирискусниках». <..> В дружеской беседе мы провели вечер, и когда я собрался уходить, то Исаак Ильич вздумал проводить меня до дому. Была чудесная весенняя ночь. Мы тихо пошли по бульварам, говорили о судьбах любимого нами дела. Воскресали воспоминания юности, пройденного нами пути жизни. Ночь как бы убаюкивала все старое, горькое в нашей жизни, смягчала наши души, вызывала надежды к жизни, к счастью… Поздно простились мы, скрепив эту памятную ночь поцелуем, и поцелуй этот был прощальным.

Летом того же 1900 года, во время Всемирной выставки в Париже, как-то захожу в наш русский отдел и вижу на рамах левитановских картин черный креп; спешу в комиссариат, там узнаю, что получена телеграмма: Левитан скончался от разрыва сердца в Москве. Наше искусство потеряло великолепного художника-поэта, я — друга, верного, истинного. Он первым приходил ко мне, когда из Киева или Уфы проездом останавливался я в Москве, чтобы посмотреть картины в рамах перед отправкой их в Петербург на выставки. От него, Исаака Ильича, я слышал отзывы совершенно искренние, нелицемерные, советы дельные, ценные. Левитан показал нам то скромное и сокровенное, что таится в каждом русском пейзаже, – его душу, его очарование. И вот сейчас, по прошествии сорока лет, образ его «стоит передо мной цельный, неизменный, прекрасный. Я, как и в молодости, люблю его искусство, чту его память.

Иногда весной, когда цветет сирень, заходим мы с женой на Дорогомиловское кладбище навестить наших ушедших друзей, оттуда идем на соседнее старое еврейское кладбище, идем по аллее от ворот прямо, прямо, и там в конце, налево за оградой, стоит забытый скромный черный памятник, под ним покоится чудный художник-поэт Исаак Левитан. Мы прибираем сор, что накопился за осень и зиму, приводим могилу в порядок. Жасмин, посаженный кем-то у могилы, не цветет еще; придет пора, зацветет и жасмин – быть может» к вечеру где-нибудь близко защелкает соловей… Оживет природа, которую так нежно любил художник. В наши дни кладбище бывшего Новодевичьего монастыря зовется «Некрополем», там усыпальница многих выдающихся сынов нашей родины. Туда перенесены останки славных. Там лежат Гоголь, Языков, Хомяков, там и Чехов – друг Левитана, много артистов, художников нашли там свой покой. И вот думается сейчас, пока еще не поздно, следовало бы перенести прах Левитана в наш «Некрополь».

В своей мастерской Левитан и умер, не дожив до своего 40-летия 26 дней.

За 20 лет творчества Левитан написал свыше 1000 картин, больше, чем кто-либо. После смерти в мастерской осталось около 40 неоконченных картин, около 300 этюдов. И самое большое неоконченное полотно «Озеро» («Русь»). Именно сюда в жаркий июльский день пришли попрощаться все те, кто знал, любил и почитал великого русского художника. Гроб утопал во флоксах, любимых цветах Левитана. Отсюда процессия двинулась на старое еврейское кладбище в Дорогомилово.

В 1902 году Авель Левитан установил памятник на могиле знаменитого брата. И. Л. Остроухов в письме к С. П. Дягилеву от 30 октября 1902 года сообщает, что в 8-м номере «Мира искусства» вкралась ошибка: «…автор статьи совершенно напрасно приписывает мне устройство памятника на могиле Левитана. Я здесь совершенно не причем. Памятник этот сооружен братом покойного, Адольфом Ильичем. Правда, друзья и почитатели покойного… собирались сообща устроить намогильный памятник покойному другу; но, узнав желание Адольфа Ильича соорудить таковой единолично, естественно должны были уступить ему это право».

Благодаря в том числе хлопотам Нестерова, 22 апреля 1941 года прах Левитана вместе с надгробием был перенесён на Новодевичье кладбище.

С тех пор Левитан навсегда находится рядом со своим старинным другом Антоном Павловичем Чеховым, а в 1942 году рядом с товарищами упокоился и Михаил Нестеров.

Как написал Константин Георгиевич Паустовский: «Имя Левитана стало выразителем не только мужской красоты, но и особой прелести русского пейзажа. Чехов придумал слово «левитанистый» и употреблял его очень метко. «Природа здесь гораздо левитанистее, чем у вас», – писал он в одном из писем. <..> Вначале это казалось шуткой, но со временем стало ясно, что в этом веселом слове заключен точный смысл – оно выражало собою то особое обаяние пейзажа средней России, которое из всех художников умел передавать на полотне один Левитан.».

Учитель Алексей Саврасов внушал Левитану: «Ты должен научиться писать так, чтобы жаворонка на холсте было не видно, а пение его — слышалось». Он научился.

А Саврасов, как известно, умер в нищете в «ляпинской» ночлежке на Большом Трёхсвятительском переулке… Первоначально это было бесплатное общежитие для студентов Московского училища живописи, ваяния и зодчества. А потом оно стало просто ночлежкой. На похороны пришла только горстка его новых знакомых да несколько студентов училища.

Проводить друга и учителя в последний путь приехал и Левитан, который сам уже был безнадёжно болен. После смерти родителей потеря Саврасова была для Левитана самым тяжёлым горем…

Перед своей смертью Левитан завещал уничтожить все письма, хранившиеся у него. То были письма от его друзей и знакомых, полученные Левитаном на протяжении всей жизни. От Чехова, Третьякова, Поленова, Васнецова, Бенуа, Дягилева, родных, любимых женщин и многих друзей художника. Пожелание Левитана было выполнено…

 

Александр Бенуа написал: «Это поистине человек, который водит тебя гулять, иногда в калошах, иногда под палящим солнцем, но всегда по таким местам, где чудно пахнет свежим воздухом, снегом, сухими листьями и распустившейся берёзой. Обыкновенно же пейзажисты пишут пейзажи, и они пахнут маслом. <..> В первый раз Левитан обратил на себя внимание на Передвижной выставке 1891 года. Он выставлялся и раньше, и даже несколько лет, но тогда не отличался от других наших пейзажистов, от их общей, серой и вялой массы. Появление «Тихой обители» произвело, наоборот, удивительно яркое впечатление. Казалось, точно сняли ставни с окон, точно раскрыли их настежь, и струя свежего, душистого воздуха хлынула в спертое выставочное зало, где так гадко пахло от чрезмерного количества тулупов и смазных сапог.»

Борис Владимирович Иогансон признался: «Глаз Левитана был настолько нежен, что малейшая фальшь или неточность в колорите были у него немыслимы. Эта высокая одаренность художника тончайшим «слухом живописи» позволяла ему в большей степени, чем его сверстникам, передавать тончайшие состояния природы. Его художественная скрипка пропела нам о незабываемых красотах скромной русской природы».

_______________________________

Источники:

1. Г. Бокман, Л. Юниверг. Еще раз о талантах и поклонниках: Исаак Левитан и Cергей Морозов
(к 150-летию художника и мецената)

2. М. В. Нестеров. Давние дни.

3. Стрельникова Ю. В. Некоторые материалы для биографии художника Адольфа Ильича Левитана, брата Исаака Ильича Левитана.

4. Иван Евдокимов. Левитан. В мастерской Саврасова

5. Константин Коровин вспоминает.

6. Левитан в Москве

7. К. Г. Паустовский Левитан.

8. Иван Евдокимов. Левитан. Повесть. – Советский писатель. – М., 1959

9. Хроника жизни и творчества Исаака Левитана. Государственная Третьяковская галерея.

10. Левитан и Чехов.

11. Александр Бенуа. Статья о Левитане из книги «История русской живописи в XIX веке», 1901.

12. Поленов и ученики: «молодые художники попадали в мир возвышенной красоты и искусства…»